Протопресвитер Николай Колчицкий был выдающимся церковным деятелем в 1940-1950 годах ХХ века. Занимая высокие посты (Управляющего делами Московской Патриархии, секретаря Священного Синода, председателя Учебного Комитета Русской Православной Церкви) он старался отстаивать интересы Церкви, несмотря на давление властей. Здесь мы приводим воспоминания об этом пастыре митрофорного протоиерея Леонида Ролдугина - настоятеля храма Рождества Христова в Измайлове, которые, возможно, приоткроют читателю новые для него стороны церковной жизни тех лет.

- Отец Леонид, скажите, с чего началось Ваше церковное служение в Богоявленском соборе?

Я прислуживал в московском Богоявленском соборе, что в Елохове, с 1955 года. Был иподиаконом, стоял с Патриаршим крестом на богослужениях... И прекрасно помню протопресвитера Николая Колчицкого, который с 1924-го и почти до самой смерти служил там настоятелем.

- Расскажите, пожалуйста, об отце Николае, подробнее!

Если говорить о его внешности, то в первую очередь обращали на себя внимание достаточно высокий рост и крупное телосложение отца Николая. Однако он страдал сахарным диабетом и из-за этого имел нездоровый, даже желто-зеленый цвет лица.

Любовь отца Николая к порядку проявлялась и в отношении к самому себе.

Вспоминая о личных качествах, следует сказать, что отец Николай в алтаре был строгим, любил дисциплину, обращался со священниками, как старший, но по-братски. При этом обладал прекрасной дикцией и очень чётко и ясно произносил возгласы. А голос его был настолько громким, что слышно было во всех уголках огромного собора.

Протоиерей Алексей Демин Немаловажно, что любовь отца Николая к порядку проявлялась и в отношении к самому себе: на службы он всегда приходил заранее, войдя в собор, сначала прикладывался к мощам святителя Алексия, митрополита Московского, и только затем входил в алтарь. Еще помню, что отец Николай любил говорить проповеди, особенно в субботу вечером, после всенощной, и они иной раз продолжались по сорок минут, а иногда и по часу.

Вообще многие его современники вспоминали, что он был не просто образцовым священнослужителем, но и мог послужить для людей личным, человеческим примером.

Хотя этот известный священник, помимо настоятельства в соборе, занимал в Церкви и другие высокие должности, он относился к людям со вниманием. Например, однажды отец Николай и мне очень помог.

- Расскажите, как это было?

Я окончил Московскую духовную семинарию первым по успеваемости, но меня не рекомендовали для поступления в Академию из-за противодействия соответствующих органов. Тогда я поехал на приём к Патриарху Алексию I, который тогда отдыхал в Одессе, и Святейший написал бумагу, где отмечалось, что он не видит оснований для отказа в приёме на дальнейшее обучение.

Однако в Духовной академии ее ректор - профессор-протоиерей Константин Ружицкий - сказал, что даже несмотря на эту бумагу не может принять меня на первый курс. И знающие люди посоветовали мне обратиться к протопресвитеру Николаю Колчицкому, который был председателем Учебного Комитета при Священном Синоде.

Однако в тот год ввели правило, что студенты Духовной семинарии и академии, не явившиеся вовремя с каникул, автоматически считаются отчисленными

Я поехал в Елоховский собор, где встретился с отцом Николаем и рассказал о своей проблеме. Он же благословил меня ехать в Духовную академию к началу учебного года, к 11 сентября, что я и сделал. Однако в тот год ввели правило, что студенты Духовной семинарии и академии, не явившиеся вовремя с каникул, автоматически считаются отчисленными. Тем не менее отец Николай снова поддержал меня и велел приступить к слушанию лекций, несмотря на то, что меня не было в списках.

Архимандрит Зосима (Иджилов)

Так я продолжил своё обучение в Московских духовных школах, не взирая на попытки противодействия этому компетентных органов.

- Что бы вы еще могли вспомнить о том времени?

Напоследок хотелось бы отметить, что при отце Николае в Богоявленском соборе служили удивительные священники и диакона: архимандриты Зосима (Иджилов; 1864-1961), Иеремия (Лебедев; 1885-1953) и Сергий (Савельев; 1899-1977); протоиереи Александр Акимов (1925-1987) и Алексий Дёмин (1888-1983); патриаршие архидиаконы Георгий Антоненко (1879-1958) и Владимир Прокимнов (1890-1973), а также протодиаконы Петр Байков (1892-1975) и Василий Смирнов (1918-1998).

Если я расскажу о некоторых из них несколько подробнее, то вы сможете представить полнее ту обстановку, в которой совершалось служение отца Николая и в которой определенное время находился я сам.

Например, отец Зосима (Иджилов) в 1930-е годы служил в Богоявленском соборе псаломщиком до своего ареста в 1933-м. После войны был духовником Патриарха Алексия I (Симанского) и продолжал служение в Елоховском соборе, но внештатным священником. О нем говорили, что это был старец, исключительный по своему дару рассуждения.

Архимандрит Иеремия (Лебедев) Также интересна личность архидиакона Георгия Карповича Антоненко, который находился в эвакуации вместе с митрополитом Сергием (Страгородским) (с 1943-го - патриархом) и отцом Николаем Колчицким, и еще во время войны был возведён в сан патриаршего архидиакона. Ни одно церковное торжество Москвы в 1940-1950-е годы не совершалось без его участия. Кроме того, он сопровождал патриарха Алексия I в его зарубежных поездках. Если говорить о личных качествах отца Георгия, то следует сказать, что он был очень добрым и скромным человеком, а к служению относился с огромным благоговением.

Хочется также сказать несколько слов об архидиаконе Сергии Турикове. Он не входил в клир Богоявленского собора и служил в церкви на Преображенке, где настоятелем был митрополит Николай (Ярушевич). Но, подобно уже упомянутому архидиакону Георгию Антоненко, архидиакон Сергий Туриков часто сопровождал Патриарха как в зарубежных поездках, так и во время богослужений в московских храмах, в том числе, конечно же, и в Елохове. Многие называют отца Сергия протодиаконом, но его Патриарх Алексий I удостоил сана архидиакона. Он служил также очень благоговейно. Кроме того, у отца Сергия был прекрасный и сильный голос, отчего его возгласы, произносимые за богослужением, как и возгласы отца Николая Колчицкого, в огромном соборе были слышны всем, что очень важно.

12 августа исполнилось 70 лет благочинному храмов Преображенского округа, члену Епархиального совета города Москвы, настоятелю храма Рождества Христова в Измайлове протоиерею Леониду Ролдугину.

Поздравить юбиляра собрались многие представители московского духовенства, а богослужение в сам день юбилея по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия возглавил архиепископ Истринский Арсений.

В интервью официальному сайту Московской Патриархии протоиерей Леонид Ролдугин рассказывает о церковной жизни в советское время, годах своего обучения в духовных школах и о современной жизни церковной Москвы.

Отец Леонид, расскажите о Вашем детстве, о Ваших родителях, о том, как Вы пришли к вере.

Слава Богу, у меня была верующая семья и родители и бабушки с дедушками. Дома всегда молились, всегда были иконы, семья ходила в церковь исповедовались, причащались, поэтому для меня приход к вере был естественным процессом.

Откуда Вы родом?

Я москвич. Мои родственники ходили в основном в храм Петра и Павла в Лефортово, в этом храме и прошло моё церковное детство. В то время в храме служили известные московские священники протоиерей Дмитрий Цветков, а чуть позже протоиерей Павел Кораблёв. Меня ещё мальчиком привели в алтарь, дали стихарик, там я прислуживал: кадило подавал, со свечой выходил.

Вы застали мальчиком церковную жизнь в Москве во время войны. Какой она была?

Запомнилось, что было очень много народу и страшная духота в храме. Пройти было невозможно, народ стоял и вокруг храма. Тогда храмов было мало, а беда сплотила всех, и люди шли в Церковь, участвовали в богослужениях, молились искренне и сердечно. Несмотря на то, что жизнь была очень сложной и опасной, люди не останавливались в стремлении прийти в храм. В праздничные и воскресные дни храмы были просто набиты битком в прямом смысле, невозможно было протиснуться, перекреститься было сложно. Поэтому я запомнил этот особый духовный подъем, который был в народе во время войны.

Как сложилась Ваша жизнь после войны? Вы поступили в семинарию?

Да, после окончания школы в 1955 году я поступил в первый класс Московской духовной семинарии. Мне предлагали пойти во второй или третий класс, но я решил пройти по всем ступенькам. Четыре года моей юности прошли в семинарии, потом, не без сложностей, поступил в академию.

Владыка Питирим, когда я был уже семинаристом, отбирал иподиаконов для Святейшего Патриарха Алексия I, и выбор пал в том числе на меня. В течение десяти лет я был крестоносцем Святейшего Патриарха Алексия I. Годы, проведенные в семинарии самые лучшие, самые святые годы познания, благодатной молитвы и благодатной помощи преподобного Сергия, годы восторгов и слёз... Земля ведь в Лавре Преподобного святая, это самое лучшее место в России. Да и не только в России, во всём мире нет такого места, на мой взгляд.

Кто-то из семинарских преподавателей запомнился Вам особенно?

Запомнились многие, каждый по-своему. Например, владыка Леонид (Поляков), внес совершенно новую струю, иное отношение к студентам. С одной стороны он и церковность старался привить, с другой заботился об общем культурном воспитании ребят. Владыка Питирим (митрополит Волоколамский и Юрьевский прим. ред.), тогда ещё архимандрит, тоже уделял много внимания студентам. Преподаватели всегда обращали наше внимание на то, как служит Святейший Патриарх Алексий просто, доступно, благодатно, невычурно и вместе с тем с глубочайшим внутренним благоговением. Вот на это стоило смотреть, это стоило впитывать.

Замечательный миссионер старой школы, отец Иоанн Козлов, говорил прекрасные проповеди, смелые и зажигательные. Иван Никитич Шабатин, читавший курс русской истории, прекрасно умел подметить самое нужное, самое существенное, преломить в свете современности, связать прошлое и настоящее.

Литургику вёл Алексей Иванович Георгиевский, тоже очень благодатный человек, много принесший в преподавание из личного опыта, из пережитого. Он много рассказывал о святых, очень любил преподобного Серафима Саровского, литургическая жизнь была в его преподавании проходила через подвиг наших святых подвижников благочестия.

Сарычев Василий Дмитриевич вёл у нас догматику, строгий был преподаватель, но благодаря его трудам мы многое выучили. Филаретовский катехизис знали почти наизусть. Во время учебы роптали, но, по прошествии времени, поняли, что когда эта основа выучена, можно это осмысливать, иначе уже относиться к каким-то вещам. Мы с благодарностью к нему относились, хоть он и был строгим преподавателем. Он привил нам любовь к Феофану Затворнику, сам занимался им и с нами делился своими знаниями, давал всевозможные разъяснения. Самое главное его богословие не было сухим.

Были замечательные молодые преподаватели. Отец Алексий Остапов, который создал Церковно-археологический кабинет, читал у нас церковную археологию. Лекции отца Алексия об иконах, церковной письменности, нумизматике всегда сопровождались показом, то есть церковная археология была подтверждена немалым количеством экспонатов. Его лекции всегда были очень интересными.

Замечательный преподаватель был Старокадомский Михаил Агафангелович, он у нас в академии читал патрологию, но его, как человека энциклопедических знаний, эксплуатировали в другом плане. Он хорошо знал древнегреческую философию, его часто просили разъяснить что-либо прочитанное нами из этой области. Как учили стоики, как учили Аристотель, Платон, что говорили неоплатоники всё это было в сопоставлении со святыми отцами очень интересно. Кроме того, он давал нам дополнительные знания по астрономии, географии, потому как сам принимал участие в географических экспедициях, бывал на Севере, мог рассказать об обычаях и нравах тех мест.

Каждый из преподавателей делал церковную науку живой. Они преломляли её через своё сердце, через свой жизненный опыт и передавали нам. Я очень благодарен им и счастлив тем, что пришлось учиться в это время и видеть таких замечательных преподавателей.

Отец Леонид, за стенами школы, в обычной жизни насколько было тяжело в советское время человеку верующему и ходящему в церковь?

Обо всех я сказать не могу, скажу о себе. Мне не было тяжело. Кто мог мне препятствовать? Что могло заставить меня не молиться? Кто мог повлиять на мою совесть? Никто не мог этого сделать. Это моё, родное, я с этим свыкся, этим живу. Мне это близко и дорого, даёт смысл моей жизни. Разве может это кто-то запретить? Да, были внешние ограничения. Но молиться искренне, плакать о своих грехах, благодарить Бога, восхищаться Божиим творением кто мог запретить? Как сказано у апостола Павла: "Кто отлучит нас от любви Божией?". Никто этого не мог, здесь они были не властны. Многие внешние препятствия не касались души человека.

Люди во все годы советской власти приходили в храм, каялись, занимались благотворительностью. Никто не мог запретить душе человека быть доброй, отзывчивой, сострадательной. Многим людям такое стремление давало силы переносить скорби и испытания.

Когда я стал священником в 1965 году, внешних ограничений было немало, но всегда были люди интересующиеся, приходящие в храм, желающие читать православную литературу, и мне кажется, что интересовались больше, чем сейчас. Может быть, я отстал в своём представлении, но раньше попавшей в руки книгой дорожили гораздо больше. Читали богословскую литературу, находили Павла Флоренского, отца Сергия Булгакова, Ильина, и многих других. Для людей это было интересно, это была их внутренняя духовная жизнь. И пусть всё это не было разрешено к печати, всё равно для тех, кто интересовался, книги эти были доступны.

То же самое было не только с философами и богословами, но и со святоотеческой литературой перепечатывали, перефотографировали и "Добротолюбие", и святых отцов. Так что я не могу сказать, что мы были духовно обделены или что духовная жизнь была как-то чересчур зажата. Простор для души есть всегда. И свобода всегда есть. Да, иногда нужно было выстоять, показать свой характер, обозначить, что вот это моё, я буду за это стоять, вы никогда меня в этом не разубедите.

Вы стали священником в 1965 году. Расскажите немного о том, где и с кем проходило Ваше священнослужение.

У меня не было особых перемещений. Храм Рождества Христова в Измайлове мой второй храм. Первый храм моя первая любовь Воскресения Словущего на Неждановой, теперь в Брюсовом переулке. В то время я работал в Патриархии, у Даниила Андреевича, секретаря Святейшего Патриарха Алексия I. Я подал прошение о рукоположении, и сначала предполагалось направить меня в другой храм, а потом протоиерей Владимир Елховский, тоже работавший в то время в Патриархии, узнал об этом и предложил мне служить у храме на Неждановой, на что я ответил согласием. Он был человеком очень добрым, прямым, открытым, к тому же он был сыном новомученика. И моё служение началось под покровительством и отеческим взглядом отца Владимира. От многого он меня остерегал, многому учил, ненавязчиво и разумно. Не вноси ничего своего, вот есть традиции выполняй их. Главному его совету не вносить ничего своего, соблюдать традиции, я старался следовать.

В том храме были замечательные люди. Некоторые из них прошли и ссылки, и лагеря, но среди них не было озлобленных. Может быть, в светских кругах озлобленность встречалась, но вот среди людей церковных я этого не видел.

Мне приходилось исповедовать людей, отсидевших 17, 20 лет, вернувшихся совершенно больными, разбитыми. Казалось бы, у них должна быть обида на жестокость власти. Но они были даже благодарны за такую школу, которую не прошли бы нигде. Господь всё-таки ведёт каждого человека своими путями, зная, что каждому нужно. Мне многие говорили и о том, что если бы не оказались в лагере, а жили бы обычной светской жизнью, то, наверное, не стали бы верующими. Вот так люди обретали иной, религиозный подход к трагическим изменениям и перипетиям своей жизни.

Были люди, которые прошли войну и коллективизацию, но были и остались при этом добрыми, отзывчивыми, сострадательными и светлыми. Несмотря на все сложности, которые выпали на их долю, они не потеряли ни веру, ни оптимизм, ни светлого отношения к жизни, как к дару Божию. Многие самые настоящие чудеса Господь творил с верными ему людьми: защищал, предохранял, наставлял их.

Когда меня рукополагали, то давали такое наставление служить каждую Литургию как самую первую, словно что-то совершаешь не ты, а совершается с тобой, и как последнюю, которой больше никогда уже не будет. Вот и люди приходили в храм с таким же настроением, словно на последнюю службу. В то время была очень сильная духовная жажда, старались впитать в себя каждое мгновение службы. Таким был мой первый приход.

Храм Воскресения Словущего всегда ассоциируется с личностью митрополита Питирима. Каким Вам запомнился владыка Питирим?

Личностью он был действительно запоминающейся и выдающейся. Я помню его, когда он был преподавателем в семинарии, читал у нас Новый Завет, делал это замечательно, очень интересно, насыщенно. Помню его, когда он был инспектором строгим, но, вместе с тем, всегда справедливым и человечным. И в храме у него была дисциплина и порядок. Он во всём воспринимал традиции, переходящие от Святейшего Патриарха Алексия I, во внешнем и во внутреннем, в строе службы и в облачении, в пении.

Владыка Питирим был носителем этих достойных традиций, которые были освящены временем, опытом, религиозным молитвенным горением многих достойнейших иерархов нашей Церкви. Вживаться в эту традицию было нетрудно, она была родная, своя, и это была замечательная школа. Отношение к нему было действительно хорошим, как к выдающемуся архипастырю, с уважением, с почтением, с любовью и вниманием. И он к людям всегда относился с уважением, не снижая при этом требований к порядку. Особенно он любил службы, связанные с духовной школой, очень любил акафисты Божией Матери. Последнюю неделю месяца он служил сам в Академии, поддерживал народное пение. Людей собиралось очень много. Все с удовольствием принимали участие в службе, ведь людям очень важно и приятно быть активным участником богослужения, а не просто стоять в храме.

Многому можно было научиться из его проповедей, из того, что он иногда рассказывал за обедом, в другое небогослужебное время о Святейшем Патриархе Алексии, о знакомых архиереях и священниках. Беседы и наставления эти были весьма и весьма поучительны. Я очень благодарен владыке и поминаю его всегда. Он сделал меня иподиаконом Святейшего Патриарха Алексия, мы служили вместе, и потом, когда меня уже перевели сюда, у нас сохранились хорошие отношения, я бы сказал даже отношения заботливые. Он всегда спрашивал попросту: "Ну, как ты? Есть ли какие-то проблемы? Если что-то нужно приходи, говори". Очень это было по-отечески просто и хорошо.

Отец Леонид, расскажите о храме, в котором вы служите сейчас.

Храм Рождества Христова в Измайлове никогда не закрывался. Это был старый храм с традициями, здесь служил отец Виктор Жуков, которого знала вся тогдашняя церковная Москва. Он очень любил пение, подбирал священников и диаконов с голосами, поэтому здесь были некоторые свои особенности и традиции. Я старался их не нарушать, принимать и по возможности поддерживать. До сих пор те неофициальные праздники, которые здесь были, и которым отец Виктор придал важное приходское значение, стараюсь поддерживать.

Расскажите об этих приходских традициях.

Есть, например, переходящее празднование в честь Иерусалимской иконы Божией Матери. Официальное празднование 25 октября по новому стилю, а неофициальное празднование в одно из воскресений июля. В этот день по традиции совершается служба, крестный ход, водосвятие. И так же отмечается переходящий праздник в честь целителя Пантелеимона, в одно из воскресений пасхального цикла. Эти праздники связаны с тем, что когда-то село Измайлово, где расположен храм, было подмосковной деревней, а через икону целителя Пантелеимона и Иерусалимскую икону Божией Матери были явлены милости и чудеса Божии. И в память об оказанном местным жителям благодеянии традиция сохраняется до сих пор.

Нам очень дорого и памятно то, что в нашем храме с 1945 по 1950 год служил архимандрит Иоанн (Крестьянкин), и некоторые прихожанки помнят его до сих пор. Многие считали себя его духовными детьми, ездили к нему в Печоры. Незадолго до своей кончины он подарил нам свою келейную икону Иерусалимской Божией Матери, с дарственной надписью сзади: "Колыбели моего священства". Отец Иоанн был рукоположен в этом храме и здесь служил до своего ареста и всегда с благодарностью вспоминал этот храм.

Вернёмся немного назад, в советское время. С чем Вам приходилось сталкиваться в советское время, будучи настоятелем? Ваш однокашник, отец Владимир Диваков, вспоминал о сложностях, возникавших с уполномоченными, со старостами в московских храмах. Он рассказывал разные, довольно печальные, истории о тогдашней жизни.

Мне приходилось сталкиваться, пожалуй, с тем же, с чем и отцу Владимиру. Был у меня староста, Николай Петрович Кириллов, пожилой человек, глубоко верующий. Уполномоченные смотрели на него сквозь пальцы: сидит старик и пусть себе сидит. Слава Богу, он никогда ни на кого ничего не доносил, мне очень с ним повезло.

После него старостой стал, совершенно другой человек, который при одном упоминании об уполномоченном вскакивал с готовностью сделать все необходимое. Конечно, этот человек что-то там про нас говорил, попросту "стучал". Но сам он рассказывал, что он из простых людей, вспоминал, как мать его потихоньку ото всех молилась, хранила в доме иконочку. Это же просто изломанный человек был. И его душа требовала и внимания и заботы. Он знал, что поступает нехорошо, но, понятное дело, боялся и приспосабливался, как мог. Его нужно было просто пожалеть. Когда человека понимаешь, то и он оттаивает.

Двойственные были люди. С одной стороны боялись уполномоченных, которые могли в любой момент снять их с этого места, с другой стороны мучались душевно, когда-то приходили и исповедоваться, и причаститься. Как бы человек ни подличал, он потом каялся и сожалел об этом. Да, не хватало мужества, силы воли. Но кто бы его ни назначил исполком или уполномоченный, если оказался человек в храме нужно относиться к нему как к человеку. Тем более что человек крещёный, требующий внимания и участия. И если он ощущал это участие и внимание, то сам же на него отзывался и относился по-другому и к Церкви, и к людям, в ней служащим. А если шли на конфликт и противостояние с такими людьми, то от этого бывало только хуже. Своё отстаивать можно и нужно перед тем же уполномоченным, перед исполкомом, но не забывать о том, что перед нами люди, что они тоже чада Божии.

К одному из наших председателей комитета по делам религий меня привела знакомая. Она была его приятельницей. Зашли мы к нему домой, нас пригласили по рюмочке выпить. И он потихонечку говорит: "Ты о внуке-то моём помолись. Ведь такой балбес. Я же ведь не совсем безбожник". И подарил мне, а в то время это было большой редкостью, Библию брюссельского издания. Вот вам пример того, как совсем по-другому может открыться человек в домашней обстановке. Человек, который мог быть суровым и непримиримым, оказывался совсем иным.

Батюшка, а сильно ли, на Ваш взгляд, люди изменились после советской власти? Ведь не стало теперь уполномоченных, в церковь ходить стало проще...

С одной стороны, конечно, проще. Церковь многое может теперь позволить себе официально, чего не могла при советской власти. Сейчас все можно делать на законном основании. Раньше все делалось без рекламы, а теперь стало больше внешнего, чуть показного. Господь и тогда ведь знал, что делалось людьми втайне, и додавал явью людям за это. Конечно, многое изменилось. Открылись храмы, они восстанавливаются, строятся монастыри, возрождаются духовные школы слава Богу, действительно, это за молитвы наших новомучеников, исповедников, подвижников российских Господь даровал нам это время, когда можно не скрывать свою веру.

А вот внутреннего горения и трепета стало меньше, к сожалению. Может быть, я уже в своих грехах закоснел и не воспринимаю всего так, как следовало бы. Может быть, моё мнение ошибочно. Но кажется мне, что желания прийти к Богу, такой сосредоточенной молитвы не стало. Я не знаю как у других, но во мне что-то оскудело. Возможно, поэтому я своё вот такое негативное отношение и распространяю на других.

Вы занимаете ответственный пост благочинного Преображенского округа столицы. С какими вопросами Вам приходится сталкиваться в своей деятельности?

Должностей я никогда не искал. Они приходили я принимал их как церковное послушание. И гордиться тут нечем. Дано послушание надо исполнять, скажут завтра "не надо" слава Тебе, Господи. Вот пока нужен буду служить, как могу, пока Господь даёт силы. Другие на этом месте были бы лучше, это я знаю точно, потому что во мне нет административной жилки, которая должна быть.

Приходится бывать и строгим, и взыскательным, и это не оттого, что мне хочется кого-то унизить или показать себя. Мне хотелось бы, чтобы в Церкви были достойные и ответственные пастыри. По пастырю судят о многом. Хочется, чтобы пастыри были внутренне просвещённые, чтобы они могли поговорить с любым человеком. Именно поэтому требования к общему образованию, к общему развитию должны быть очень высокие. Не хочется, чтобы планка опускалась всё ниже, ниже и ниже. Пусть она наоборот поднимается выше. Тогда люди тоже будут к этому стремиться.

Самое главное, чтобы люди были искренни, шли в храм по внутреннему убеждению, с жертвенной готовностью. Вот если душа будет живой, будет отзываться на боль, страдания, нужды людей, если душа будет милосердной, то человек будет готов дать ответ о своей вере.

Конечно, приходя на священническое служение, человек должен приносить в себе это внутреннее желание, потребность послужить Богу, это должно быть призванием, самым лучшим и прекрасным в жизни. Чтобы человек мог сказать: я без этого жить не могу, в этом вся моя жизнь, моя радость, моё упование.

Я вспоминаю одного из наших псаломщиков, был такой замечательный Василий Степанович. Трёх бы сейчас поменял на него одного. У него было удивительное отношение к службе! Он приходил всегда заранее, брал Минею или Триодь, начинал готовиться к службе. Минею носил, прижав к сердцу, а не как какую-то случайную книгу под мышкой. Прочитает, скажет: ну, слава Тебе, Господи, поблагодарит поминаемого в этот день святого за возможность совершения службы, закроет книгу, поцелует, перекрестит. Вот такое благоговейное отношение было к службе.

Отец Леонид, перед Вашим взором проходит много молодых священнослужителей. Есть ли какие-то качества, которые должны быть присущи именно современному священнику или со временем эти требования не меняются?

Конечно, люди со временем меняются. Но основные требования остаются неизменны. Человек должен быть, прежде всего, нравственным, чистым, добрым. Хотелось бы, чтобы приходящие служить люди отдавали свои самые светлые помыслы и силы, свои лучшие чувства для служения Богу. Чтобы служение было не просто с покорностью, а с благоговением.

Главное, чтобы было внутреннее желание предстоять перед Богом, а остальное приложится. Миссия нашей Церкви будет успешной только при душевной полноте служащих в ней людей.

Настоятель храма Рождества Христова в Измайлово протоиерей Леонид Ролдугин - редкий знаток и высокий ценитель съмысла русского богослужения.
Раньше я частенько слушал слово отца, но, каюсь, почти всегда мягко говоря рассеянно (борода толком не проросла, нос и карман всегда оттягивало что-то более компактное вроде "Евхаристии. Таинства царства" о. Александра Шмемана или "Воссоздания Святой Руси" Антона В. Карташева).
:)

Прошли годы...
Сегодня батюшка Леонид совсем сдал физически...
Его голос, еще недавно столь красный, острый, грозный, теперь едва слышен...
Братья и сестры!
Уважаемые читатели!
Помолитесь за здоровье отца!

Возможно эти полуторагодичной давности размышления протоиерея Леонида Ролдугина можно назвать его опытным и интеллектуальным завещанием всем дерзновенно ищущим Таинства Царства и резонно грезящим Воссозданием Святой Руси...

∞ ∞ ∞

«Наибольшей причиной непонимания богослужения является рассеянность ума»

Беседа с протоиереем Леонидом Ролдугиным

Сейчас многих волнует вопрос о возможных изменениях в богослужении. В Интернете и печатных СМИ идет дискуссия о языке богослужения, о том, как сделать богослужебные тексты «более понятными» и нужно ли это делать вообще, о том, необходимы ли переводы богослужебных текстов на русский язык, и если необходимы, то кто и как может или должен заниматься этими переводами. Мы попросили высказаться на эти темы настоятеля храма Рождества Христова в Измайлове, благочинного Преображенского округа Москвы протоиерея Леонида Ролдугина.

- Отец Леонид, в последнее время вновь поднят вопрос о языке нашего богослужения. Каким, по-вашему, он должен быть: церковнославянским или русским, допустима ли избранная правка церковнославянского текста?

Вопрос о переводе церковных книг и богослужения на русский язык - не новый. Его поднимали еще в конце XIX - начале XX века, и очень за это ратовали обновленцы - в надежде на то, что при переводе на русский язык богослужение сразу станет понятным, и толпы народа хлынут в Церковь. Эти надежды не оправдались, они и не могут оправдаться. Полный перевод всего богослужения на русский язык не только не нужен, он и немыслим.

Во-первых, это разрушит многовековую традицию, сложившуюся в славянских странах. Это разорвет наши церковные связи с братскими Церквами, такими как Сербская Церковь, Болгарская Церковь, где богослужение все-таки совершается на церковнославянском языке.

Церковнославянский язык - священный язык; это богослужебный язык нашей Церкви на протяжении многих веков, и рвать эту тысячелетнюю традицию неправильно. Нельзя одним и тем же языком разговаривать на базаре и в церкви с Богом. В отличие от обыденного просторечия, это должен быть особый - священный, благоговейный - язык.

В древнем Израиле во времена Иисуса Христа разговорным был арамейский язык, а богослужение в Храме совершалось на иврите. Так же и сейчас: никто никаких вопросов о переводе иудейского богослужения на идиш не ставит. Другое дело - проповедь, произносимая после богослужения. Она, допустим, может быть легче воспринята на повседневном языке - на идише, но богослужение как совершалось на иврите, так и совершается.

Церковнославянский язык достаточно понятен русскому народу. Он имеет особую красочность, особый богословский смысл, даже особые построения фраз, которые взяты из византийской традиции. Кроме того, надо учитывать, что многие церковные тексты положены на ноты, они поются, они должны петься. Если перевести их на разговорный русский язык, то исказится или невосполнимо пропадет целый слой церковного богослужебного пения.

С другой стороны, есть некоторые церковные песнопения, которые совершенно непонятны современному человеку. Нужно облегчать их понимание. Эта работа всегда проводилась, но она проводилась всегда на очень архаичных элементах. К примеру, можно привести слова, которые совершенно утратили свой первоначальный смысл и приобрели смысл совершенно другой. В Псалтири встречается, например в 17-й кафизме: «Раб же Твой глумляшеся во оправданиих Твоих». В современных изданиях старый текст выносится на поля, чтобы древнее выражение было понятно людям, так как сейчас мы придаем этому слову совершенно иной смысл. По-нашему, «глумиться» значит «издеваться», хотя, если вслушаться, то корень слова «глумляшеся» - «ум». «Глумляшеся» значит «размышляти буду», то есть размышлять, углубляться умом, иметь в уме, в рассуждении своем.

Или взять, к примеру, самое распространенное евангельское чтение в Богородичные праздники: «Блаженно чрево, носившее Тя, и сосца, яже еси ссал». Сейчас это неблагозвучно звучит, поэтому можно заменить на «сосцы, имиже Ты питался». Понятно? Понятно все. Богослужебный язык живет, развивается, поэтому такие замены возможны и даже необходимы. Но подобных мест в богослужебных текстах не так уж много.

Полной русификации богослужебного языка быть не должно еще и потому, что не понятно, на какой русский язык будем переводить. На язык Пушкина, XIX века, или на литературный язык прошлого ХХ века, или на нынешний разговорный язык? Разговорный русский язык тоже развивается. Может быть, на язык СМС-ок будем переводить, или на молодежный сленг, или на уличный жаргон? Что тогда останется от священного текста? Тогда останутся одни междометия. И это будет уже не священный текст. К священному тексту должно быть особое благоговение - как к слову Божию.

Всегда, во всех богослужениях, во всех странах, во всех религиях был бережно сохранен более древний язык. Есть новогреческий мир и есть старогреческий - богослужение совершают на старогреческом языке.

Вот отрицательный пример, но поучительный: католики после II Ватиканского Собора в странах Западной Европы перевели богослужение на национальные языки. Но, что, наполнились храмы? Напротив, из этих храмов ушли люди - они пошли туда, где понятная для них месса совершалась на латинском языке. Традиционные приходы оказались более крепкими. А там, где перевели богослужение на современный язык, по прошествии 30-40 лет опять надо переводить - уже на более современный язык. И если будет идти постоянный процесс перевода, то что останется от древних текстов? Мы не будем их знать. Мы утратим самое сокровенное, самое основное, что мы слышим в этом боговдохновенном слове, когда Бог говорит с человеком.

Бог не говорит с человеком на просторечии. Бог говорит с человеком на понятном, но возвышенном языке, который наделен духовной сущностью. Бог говорит так, чтобы слова действительно имели глубокий и моральный, и мистический - многоплановый - смысл. Многоплановость смысла чаще всего заключена именно в славянском боговдохновенном тексте, а не в разговорной речи.

Введение разговорной речи вначале в значительной мере обеднило бы наше богослужение, а затем вызвало бы просто раскол среди верующих. У нас пример такой уже был: обновленцы делали замену церковнославянского языка русским. И что? Люди ушли в «Тихоновскую» Церковь, где богослужение совершалось на родном и понятном для них славянском языке. В XIX веке митрополит Филарет счел разумным полностью перевести Священное Писание с еврейского на русский язык, и при этом учитывались также многие проясняющие греческие тексты Септуагинты. Вне богослужения удобоприемлемо таким переводом пользоваться - для домашнего чтения, например.

То же самое касается и богослужебных книг. Есть издания с параллельным текстом. Хороший пример - трудно понимаемый сейчас Покаянный канон Андрея Критского. Во многих храмах, в том числе и в нашем, используют издание канона, где параллельно со славянским напечатан на соседней странице русский текст. Читаешь по-славянски - это, прежде всего, обогащает; при этом понимаешь смысл, глядя в русский текст. Кроме того, возникает желание почитать Библию и узнать первоисточник, откуда тот или иной образ взят, что с ним связано. Там много поучительного, много иносказательного, много того, что действительно раскрывает глубину и смысл Священного Писания.

Такая практика допустима. При этом некоторые отдельные слова тоже можно заменить. Например: «Авраам учреди странники». По-нашему, «учреждение» чего-либо означает «создание». А смысл древнего выражения - угостил странников, приготовил угощение для странников. Поэтому желательно дать толкование в подстрочнике или на полях, чтобы было понятно.

Для перевода текстов церковных книг разумно использовать не чисто русский язык, а славянизированный, при этом новославянский текст должен быть не только понятным, но и сохранять живую связь со старославянским языком. Многие сейчас учат иностранные языки, и никто не говорит: «Переведите мне на наш язык». Кто хочет читать Шекспира в подлиннике - учит английский язык; кто Гете хочет читать - немецкий или даже старонемецкий учит, и многое там ему открывается того, чего он не мог бы понять в переводе. Вот и церковнославянский язык - он не сложный, не тяжелый, и благодаря ему сохраняется связь поколений, а самое главное - сохраняется духовная высота богослужебного, богооткровенного текста.

А как относиться к деятельности той комиссии, которую возглавлял архиепископ Финляндский Сергий (Старгородский), будущий патриарх? Мы знаем, что за несколько лет эта комиссия исправила многие каноны. Как вы оцениваете качество этих исправленных текстов?

Я видел эти каноны. В богослужебной практике их не употребляли, они не всегда удачны. Кое-что из того, что сделал архиепископ Сергий, можно принять, но отнестись к этому надо критически. В тех канонах, которые перевел владыка Сергий, почти совершенно не учтен музыкальный момент. Была учтена только смысловая составляющая канонов, а музыкальная осталась в стороне. Поэтому к подобной работе необходим комплексный подход. Должны быть задействованы специалисты не только в области литургики, в области славянского и русского языков, но и в области церковного пения, потому что каноны должны петься. Необходимо привлечь церковных музыкантов, знатоков традиционного или хотя бы обиходного церковного пения, которое должно доносить не просто музыкальную красоту, но и богословский смысл исполняемых песнопений.

Богословская составляющая песнопений должна быть на первом месте. Всякий перевод должен учитывать, прежде всего, ту мысль, то богословское содержание, которое заключено в тропарях, седальнах канонов. Мысль должна быть сохранена прежде всего. Если эта мысль многоплановая, многоуровневая, многозначная, то она должна остаться на церковнославянском. Если славянский текст не подходит, то нужно использовать те наработки, которые были уже у владыки Сергия. Если они действительно выражают всю глубину мысли, если они выражают подлинный, изначальный богословский смысл, тогда ими можно пользоваться, совершенно отбрасывать их не нужно. Это был большой труд почтенного человека и известного богослова, который написал книгу «Православное учение о спасении». Он не был крупным знатоком славянского языка и переводческой работы. Понятно его стремление - сделать богослужения более ясными и доступными для восприятия. Но не всегда это получалось. И надо учитывать ту эпоху, в которую владыкой Сергием совершалась эта работа. С одной стороны, для него это было некоей отдушиной, с другой стороны, продолжением тех богословских исканий, которым был посвящен дореволюционный период. Им двигало стремление показать именно красоту православного богослужения; выполненные им переводы - его колоссальный личный труд.

Тексты, намеченные к переводу, не следует сразу выносить на всенародное обсуждение - скажем, на интернет-сайтах, потому что в богослужебные тексты, как в чистую воду реки, может попасть мутная вода непрофессионального мнения. Советоваться нужно со специалистами, с теми, кто действительно знает и может что-то полезное внести. С каждым человеком советоваться не следует, потому что многие советчики могут внести некоторую массовую несообразность: одному покажется, вот так лучше, а другому - вот как. И мы тогда действительно в дебрях словопрений увязнем и ничего не сделаем путного. Поэтому нужна, может быть, узкая, небольшая группа специалистов, комиссия из профессиональных знатоков, которая бы этим занималась.

Во времена владыки Сергия так и было: он возглавлял группу специалистов. В дискуссиях, которые сейчас ведутся, высказывающие свое мнение разделились на три группы: есть те, кто считает, что нужно переводить все достаточно радикально; другие считают, что нужно переводить немного; третьи считают, что ничего нельзя переводить. И в каждой из этих групп есть высококлассные филологи. Получается, что и специалисты придерживаются разных мнений. Как тут быть?

Во-первых, здесь нужно положиться на волю Божию, потому что всяким церковным процессом руководит Сам Бог. Это дело - внутрицерковное. Мы забываем о влиянии Духа Божия, просвещающего всякого человека, который трудится во славу Божию. Начинать нужно все с молитвы. Нужно помнить, что все эти обсуждаемые тексты есть тексты молитв, тексты обращения, тексты славословия, хвалебные тексты, тексты прошения к Господу Богу. Нужно всегда помнить о том, что молитва помогает изливать душу человека, что пред Господом Богом должно быть излито состояние души человека - любое ее состояние. Находимся ли мы в скорби или в радости, находимся в каком-то поиске или в размышлении, находимся в отчаянии, в унынии, или находимся в каких-то трудных обстоятельствах или в болезни - все это в богослужебных текстах отражено и все это должно быть сохранено. Не только богословская мысль, но и психологическое, моральное состояние души.

Нужно ли вообще заниматься поновлением текстов? Нужно это делать, но не радикально, потому что революции в Церкви никакой не должно быть. Это должно происходить естественным, постепенным, медленным, мирным путем. Это должен быть не путь компромисса, а путь поиска истины. На Вселенских соборах ведь не все были со всем согласны, многие высказывали свои точки зрения. Пусть и сейчас разные специалисты высказывают различные мнения. А компетентная комиссия отберет лучшее, то, что действительно выражает богословскую мысль Церкви и выражает состояние души человека.

Покаянный текст должен вызывать покаянные чувства в человеке. Такие каноны у нас есть. Зачем их переводить, когда они и так понятны? Они прекрасно выражают внутреннее состояние человека. Вот об этом нужно думать.

В комиссии должны быть не просто специалисты, но глубоко верующие люди, которые чувствуют всю глубину этого текста. Затем можно разослать эти тексты во все епархии, и в течение какого-то исторического периода Церковь выберет из того, что было предложено, лучшее и оставит это, введет это в практику, а то, что было чуждо, что было не совсем, может быть, правильно, то отсечет.

Здесь надо дать действовать Духу Святому - а не просто человеческому вдохновению, ибо боговдохновенной должна быть деятельность. Поэтому начинать все надо с молитвы: «Господи, помоги! Господи, вразуми! Господи, научи! Господи, наставь! Господи, прости ошибку, не дай впасть в искушение». Не должно быть соревнования знаний, соревнования интеллектов, а должны быть направлены все усилия к общей пользе. Иногда своими личными интересами, своими пристрастиями необходимо пожертвовать общему согласию и миру. Если это будет так, то тогда, я думаю, дело будет успешно. Нужно все начинать с молитвы и с чувством духовной ответственности, чтобы не повредить, не исказить мысль Божию.

Это дело должно быть неспешным, нескоропалительным, не переводом ради перевода, но делом спасительным, чтобы текст был на пользу души человека, чтобы текст был спасительным. Внутрицерковные люди должны этим заниматься - не просто ученые, но церковные люди.

Хотелось бы вернуться к самому богослужению. Как вы считаете, что является наибольшей причиной непонимания богослужения: трудности самого текста или все-таки не совсем адекватное исполнение, невнятное чтение, пение? Что больше дает непонимания?

Знаете, все вместе, все перечисленное вами. И прежде всего - рассеянность ума. Человек приходит в Церковь несосредоточенным, слушать Священное Писание он не привык. Часто даже утреннее и вечернее правило совершается механически, без внимания, без проникновения в текст. Бывает механическое исполнение. То же самое касается и молитвы Иисусовой. Можно взяться сделать пятисотницу, тысячу молитв, а толку от этого не будет никакого. Только фарисейство от этого будет развиваться, потому что будешь думать: «Вот, я сделал, я исполнил то, что положено»… - но результата духовного, роста духовного, чувства смирения, чувства покаяния не возникнет. А ведь молитва направлена именно на то, чтобы человек познал свою греховность, чтобы внутрь себя посмотрел: что там творится внутри его сердца? То же самое наблюдается и в отношении восприятия богослужения.

Богослужения разнообразны. Есть суточный круг, есть месячный круг, двенадцать праздников, великопостный цикл, Цветная триодь и т.д. Что мешает человеку понимать? Во-первых, рассеянность ума, несобранность, невнимание. Второе - это леность обыкновенная. Не хочется человеку понимать, он и не стремится к этому. Что понятно - то понятно, а что непонятно, того и не хочет знать. Такие говорят: «Вот эти молитвы я буду читать, потому что мне понятно, это мне соответствует, а другие молитвы я не буду слушать, потому что многое мне непонятно, многое мне не по душе».

Конечно, полностью отдаться богослужению может мешать и непонятность отдельных текстов. Евангелие почти всем понятно, за исключением нескольких мест, а Апостол и паремии более трудны для понимания, поэтому их нужно разъяснять. Вот, например, одно из непонятных мест в Апостольских чтениях: «Спят довольни» - это что, хороший сон у них? А смысл совершенно другой: мы умираем от того, что недостойно причащаемся, в осуждение. Нужно это перевести? Конечно, нужно перевести и объяснить, донести до сознания людей, потому что это изменит их отношение к причастию и к литургии вообще. Нужно облегчать понимание подлинного смысла. Для этого существует катехизаторский отдел, а также воскресные школы для детей и школы для взрослых, они есть почти во всех приходах.

Но главное вот что: если человек приходит с желанием понять богослужение, с покаянным чувством, то Господь открывает ему смысл услышанного. Рано или поздно человек найдет объяснение, если он ищет его, если этот вопрос его мучает: или через людей, или через литературу, или еще каким-нибудь путем, но непонятный смысл рано или поздно прояснится. Кроме того, когда человек постоянно читает что-то, к примеру, Псалтирь или Евангелие, то с каждым разом он понимает все больше и больше. Сначала будет понятна только какая-то внешняя, например историческая, фактура. Потом начинаешь более понимать духовный мир, иносказательный смысл начинает раскрываться. А потом духовный смысл начинает раскрываться человеку.

Нам нужно не только вчитываться, нужно вживаться в это, соучаствовать в том, что ты читаешь. Когда будет соучастие, если предпримешь подвиг, если будет стремление, если усилие над собой сделаешь, тогда с текста, как бы скрытого за семью печатями, начнут сниматься печати. И тогда человек в тексте увидит не просто историческое повествование, а именно то, что ему говорит Бог, именно то, что ему сейчас нужно, - личное Божественное слово. Оно не перестанет быть творческим никогда. Бог - Творец. Он творил и сейчас творит спасение каждого человека.

Облегчить понимание смысла - это значит, в конечном итоге, привести людей в Церковь, привести людей к Богу, к пониманию нашего спасения. Единственное наше спасение - во Христе Иисусе. Священное Писание способствует нашей встрече с Богом. Если это достигается, тогда любые усилия, направленные к этому, благословляются Церковью, более того - бывают необходимыми.

Многое зависит от внутреннего настроя человека. Если он своим знанием, своим духовным опытом служит Церкви, служит Богу, тогда всякий его труд, в том числе и интеллектуальный, служит спасению. Для этого нужна молитва. Своими человеческими усилиями этого достигнуть нельзя. Здесь должен быть Бого-человеческий процесс. Бог со Своей стороны вразумляет и вдохновляет, а человек прилагает к этому свои усилия. Когда состоится эта встреча, тогда человек действительно получает мир, радость о Дусе Святе и понимает смысл того спасения, которое было совершено Спасителем, в которое мы входим, которое мы для себя активизируем, делаем его живым для себя, делаем своим собственным, тогда мы в этом участвуем. Мы органически вживаемся в это мыслью и душой, всеми своими чувствами вживаемся в этот текст, вживаемся в это спасительное богооткровенное многоуровневое слово Божие. Глубина премудрости и разума Божия открывается человеку постоянно, когда человек с усилием этим занимается. Когда ему не просто интересно, но когда это - дело его жизни, дело его спасения. Если с таким настроением подходить к переводу - как к делу, порученному Церковью, - и не внешне, а изнутри подходить к этому, тогда, я думаю, это будет успешно, это будет нужно. Пусть Церковь разберется с этим, нужно оставить это на волю Церкви.

Можно привести некоторую аналогию со Вселенскими соборами. Там мы увидим: сначала не все понимали церковную истину, были горячие споры, дискуссии, заседали иногда много раз и по нескольку лет, но никогда во главу угла не ставился внешний критерий - мнение большинства. Критерий был другой - соответствие Христовой истине, многовековому аскетическому молитвенному спасительному опыту всей Церкви. Вот, к примеру, Ефесский Собор 449 года, так называемый «Разбойничий», по своему составу был представительным, и было на нем единодушие большинства. Однако Церковь отвергла его гетеродоксальные богословские положения, потому что они не соответствовали Ее соборному внутреннему аскетическому опыту. Если текст перевода будет соответствовать внутреннему церковному аскетическому опыту, тогда это Церковью будет благословлено и будет воспринято, тогда на это будет Божие благословение. Если это будет противоречить внутреннему церковному 2000-летнему опыту, тогда это не будет принято - как чуждое, как ненужное Церкви, как внешнее, преходящее.

Утверждение внешнего, мирского человека, что он не ходит в церковь, потому что там все ему непонятно, чаще всего - только самооправдание его нежелания. Даже если перевести все богослужение на русский язык, все равно он не станет ходить в храм, все равно все в богослужении останется для него чуждым и непонятным. Потому что он приходит в храм как на какое-то театральное действо, ему интересно посмотреть, интересно поучаствовать в таком спектакле, приобщиться эмоционально или интеллектуально, но не духовно, к чему-то очень древнему.

Слово Божие, хоть и древнее, оно всегда новое. В нем ищущему сердцем открываются многие и многие спасительные внутренние смыслы. «А вот этого я не знал. Здесь вдруг открылась какая-то истина, и я должен что-то сделать». Это делали уже многие, и это было очень полезно для их совершенствования, для смирения, для осознания своей греховности, для покаяния, для спасения. Когда будет внутренний молитвенный настрой, тогда дело познания будет успешным.

Размышления по поводу книги: . Пастырство. Минск, 2005

А судьи кто?

А. Грибоедов

Хотелось бы предупредить, что все написанное касается исключительно меня, и все возможные неприятные ассоциации мне бы не хотелось перекладывать ни на чью душу, но если вдруг кто-то будет солидарен с моими мыслями, я не возражаю. Принцип, заложенный в основу этих размышлений, сформулирован самим владыкой Антонием: “О чем говорить? Очень просто: проповедь не надо говорить никому, кроме как самому себе... Если слово, которое ты говоришь в проповеди, тебя ударяет в душу, если глубоко вонзается, как стрела, в твое собственное сердце, оно ударит и в чужую душу и вонзится в чужое сердце” . И если мне хоть в какой-то степени удастся соответствовать этому принципу, и найдутся те, кому окажутся созвучны мои мысли, я буду благодарен этим отзывчивым сердцам.

Мы переживаем странные, но все же вполне объяснимые времена. 70 лет советской власти с оголтелой антирелигиозной пропагандой не могли пройти бесследно; оторванность от православной традиции ощущается очень остро и болезненно, и это касается не только церковной, но и обыденной жизни. Мы разучились распознавать, мы потеряли критерии различения добра и зла. Если еще каких-то 40 лет назад, когда основы нравственного воспитания, явно замешанные на православной закваске , позволяли мне, тогда четырех-пятилетнему мальчику, спокойно гулять одному по окраине тогдашней Москвы (моя семья жила в Новогиреево), не боясь быть обиженным и не давая повода родителям беспокоиться обо мне, то сейчас подобное спокойствие не может быть воспринято иначе как сумасшествие. Более того, разгуливая таким образом, я не слышал от окружающих грубого слова, а сейчас невозможно пройти по улице и не услышать матерной брани, которая, увы, стала “нормой” человеческой речи, ибо сейчас “матом не ругаются, а разговаривают”. Но все эти люди, или по крайней мере многие из них, встречающиеся нам на дорогах и весях (см. ) являются овцами Христова стада, ради которых отдал Свою жизнь на кресте Спаситель. В Евангелии есть, казалось бы, два противоположных подхода: в одном случае говорится: « Кто не со Мною, тот против Меня» (); в другом: «кто не против вас, тот за вас» (), – и задача каждого христианина применять на практике именно этот подход, отсекающий волков от овец. Сложность заключается еще и в том, что не только волки рядятся в овечью шкуру, но и, что значительно чаще, овцы с целью самосохранения интуитивно и бессознательно надевают шкуру волчью. Более того, большинство таких овец не знает, что они овцы, но многие из них, преодолевая колоссальное внутреннее сопротивление и настороженность, направляют свои стопы в храм не только для того, чтобы поставить свечку.

С таким обществом приходится иметь дело современному пастырю. А каков он сам? За последние 15–16 лет количество православных приходов и в Москве, и по всей стране значительно возросло, а, следовательно, возросло и количество священников, и тогда кто те, кому Господь доверил Свой виноградник? Диакон Андрей Кураев в одной из своих многочисленных статей с некоторой оторопью рассказывает, что после его лекций к нему подходят священники и благодарят за то, что именно через его книги они несколько лет назад обратились к Богу и пришли в . Рассчитав время от начала даже первых своих книжных публикаций до времени хиротонии этих молодых священников, он чувствует недоумение: а не стоило ли еще попасти самих этих пастырей, вызрели ли они для самостоятельной деятельности? По сути своей многие из нас, недавно надевших рясу, вырваны из этого одичавшего за годы лихолетья Христова стада и поставлены пасти его подобно тому, как в ранние апостольские времена пресвитерами ставились и мытари, и бывшие волхвы, отрекавшиеся от прежней жизни, ибо вера во Христа изменяла все их существо. Понятно, что сила Божия в немощи совершается (см. ), и Господь силен даже таких неготовых восставить в служение Ему, но стоило бы не забывать нам, поставленным в последние годы, что рукоположены мы в основном по принципу, который любил прилагать к себе по смирению своему сам владыка Антоний: “на безрыбье и рак – рыба” .

Я сам стал священником, закончив лишь… медицинский институт. Конечно, мне повезло родиться в священнической среде, и наверно очень многое впиталось в меня с молоком матери, но у меня нет серьезного и систематического духовного образования. Учась на заочном секторе Московской Духовной семинарии, я отдаю себе отчет в том, что преподаватели, принимающие у нас экзамены, безмерно добры, иначе мало кто из нас, заочников, способен был бы ее закончить. Но и образование само по себе вряд ли может научить подлинному служению на ниве Христовой. Конечно, мы научаемся друг от друга. Я хорошо запомнил не только слова, но и выражение лица и интонацию тогда еще диакона Андрея из храма святителя , с которым мы проходили диаконское послушание в Елоховском соборе после нашей хиротонии. Очень умненький молодой человек с такой теплотой и нежностью говорил о своем духовном отце, протоиерее Димитрие Смирнове, который привел его в лоно Церкви, и что ему самому не хватит и десяти, и двадцати, и более лет, чтобы достичь его уровня, что становилось понятно – ему есть у кого учиться. Мне тоже есть у кого учиться: и мой отец, протоиерей Владимир Тимаков, и мой брат, протоиерей Валентин Тимаков, и мои дядья протоиерей Леонид Ролдугин и протоиерей Валентин Радугин, и духовники московского священства протоиерей Георгий Бреев и покойный протоиерей Владимир Жаворонков, и многие другие всегда будут для меня зримыми образами священнического служения. По сути своей, разговоры с ними явились своеобразными пастырскими курсами, о которых говорит владыка Антоний . Но погружение в мир секулярный, через которое я прошел в своей профессиональной медицинской деятельности, тоже, наверное, будет ощущаться всю жизнь, ибо короста цинизма и скептицизма, свойственная многим врачам, – той самой волчьей шкуры как принципа самозащиты, – скорее всего наросла и на меня. Но при том даре, которым я обладаю как потомственный священник, введенный своими родными в великий, таинственный мир Церкви, я понимаю и то, какое влияние оказывают на меня книги Сурожского архипастыря, и понимаю также, как может помочь его слово и другим начинающим священникам, особенно в малых приходах, где батюшка по сути предоставлен сам себе и лишь изредка оказывается под воспитующим оком правящего епископа. И размышления о пастырстве владыки Антония при внимательном чтении могут научить не только “как быть священником, но и какими священниками быть” , или, точнее, как учится тому, чтобы стать священником.

Без епископа нет Церкви: апостольская преемственность нерушима. Владыка всегда будет для меня образом настоящего любящего и жертвенного пастыря Христова стада, для которого соответствие норме пастырского служения – быть для всех правилом веры и образом кротости – является необходимостью и потребностью. И соблюдение нравственного закона он полагал необходимым условием и священнического служения, и окормления пасомых. И большое внимание надо уделить вопросу нравственности. “Одна из трагедий России в том, что все годы коммунистической диктатуры была ограничена в возможностях и в праве проповедовать веру. Но Церковь не была ограничена в праве призывать к строгой чистоте жизни и нравственности – и этого, к сожалению, Церковь не сделала. Скажем, баптисты в этом отношении чище нас, и это очень больно думать, знать и слышать. Баптисты не пьют, баптисты не курят, баптисты не бесчинствуют, а нашим православным людям и в голову не приходит, что есть такие простые вещи, которые всякий может исполнить... как прекрасен мог бы быть человек, если бы он жил в уровень христианской духовно-нравственной жизни” . Более того, эти вещи большинством наших соотечественников совсем не воспринимаются как простые и обязательные к исполнению. Особенно сейчас, в последнее пятнадцатилетие, когда на Россию обрушилось испытание свободой, которая большинством воспринята как безответственность и потворство плоти и страстям.

Как пишет иеромонах Нектарий, “Россия вступила в полосу свободы – той свободы, когда у каждого есть возможность сделать свой выбор. Свободы, которая была предоставлена народу после десятилетий рабства, – предоставлена Богом. Но многие так и не поняли ничего: ни того, для чего она, эта свобода, нужна, ни Кто ее предоставил, ни как ею надо воспользоваться” .

И произошло “резкое разделение людей, словно два потока реки расходятся каждый в свою сторону. Такое разделение происходит сейчас на наших глазах, невиданное, пожалуй, никогда. На одном полюсе – и ее святость, на другом – потеря каких бы то ни было представлений о морали, целомудрии и подобных тому понятиях, какой-то страшный, фантастический разврат” .

Он сам шел за кем-то, кого знал лично, кто был для него путеводителем. В лихолетье еще младенцем вынесенный на чужбину, он явился семенем той веры, которая хранила наших предков, и донес ее до нас, не отвернувшись, как многие его современники, лишенные отечества, от нашей несчастной Родины, и остался верен до конца как ей, так и Русской Православной Церкви, оказавшись таким образом одним из самых верных хранителей традиции. И ко всему прочему семя этой веры принесло плод на, казалось бы, чуждой британской почве, тем самым утверждая и нас в верности выбранного пути и открывая Владыку как продолжателя апостольского служения в наши дни. Это апостольское служение как дар и обязанность становятся условием бытия для каждого православного христианина, ибо, по мысли Владыки, независимо от того, несет ли он священный сан или нет, всякий христианин послан в мир быть проповедником Христа, свидетелем вечной жизни, путеводителем других в Царство Небесное. “Поэтому то, что я имею сказать, относится, разумеется, в первую очередь к священнослужению, но относится также к царскому священству всех верующих” . И если в неправославной Британии удалось Владыке найти отзывчивые к православной традиции сердца, то наша прямая обязанность не терять веру в наших соотечественников, отбившихся от Христова стада, и с надеждой и любовью без устали возвещать им забытую ими радость церковную, потому что “чужих” нет или не должно быть для нас: по слову Христову, «есть у Меня другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести» (). Сложность заключается в том, что мы, увы, говорим совсем не на языке Владыки. Сочетание простоты и глубины без использования заковыристых слов и корявых выражений составляют особую обаятельность и притягательность его по-настоящему русской речи, до которой нам никогда не удастся дорасти.

Безусловно, существует Евангелие и святоотеческая традиция его прочтения, являющиеся основой нашего пути. Дорогу к этой традиции помогает отыскать слово Владыки. Бесспорно, мысль изреченная есть ложь, но если эта мысль пропущена через сердце, через душу и вкладывается в другое раскрытое сердце, с жадностью готовое ее воспринять, то такая мысль уже не просто изреченная, – она прочувствованная, и она оказывается способной передать самое сокровенное, не исказив истины. Такой силой мысли обладали пророки, ибо пророк – это человек, не имеющий слова лжи. Такой силой мысли обладает слово Сурожского архипастыря, ибо он не просто призывает, но и сам “на новом языке говорит вечные истины” . И в этом смысле Владыка – явление пророческое в наши дни – «несть лести в нем» ().

Уровень требований, которые предъявляет владыка Антоний к пастырскому служению каждого из нас, обязывает с оторопью всмотреться в свою поступь: не являемся ли мы сами заблудшими пастырями блуждающего стада Христова, слепыми вождями слепых (см. ), ибо уж больно чувствуется несоответствие этим критериям. Надежда только на одно, что научимся бережному отношению к тому дару, который вручил нам Христос и возгласом Аксиос! подтвердила Церковь. Что станем мы той тонкой хирургической перчаткой, которая благодаря своей хрупкости не мешает хирургу творить земные чудеса своей рукой. Ибо “мы должны быть настолько гибки, настолько тонки, чтобы мудрая рука Божия могла руководить каждым движением” .

протоиерей , награждённый Патриаршим наперсным крестом .

Биография

Его родители были зажиточными крестьянами. Спасаясь от голода и преследований, они переехали из Воронежской области в Москву, переквалифицировались, стали рабочими.

В 1944-1954 годах учился в общеобразовательной школе.

4 декабря 1965 года Патриархом Алексием I рукоположён в сан пресвитера . При рукоположении награждён набедреником и камилавкой . Назначен священником в храм Воскресения Словущего на ул. Неждановой в Москве. В 1968 году награждён наперсным крестом.

В 1977 году награждён палицей, а в 1982 году - крестом с украшениями.

В 1981 году назначен настоятелем храма Воскресения Словущего на улице Неждановой.

В 1982 году переведён настоятелем в храм Рождества Христова в Измайлове в Москве.

В 1988 году награждён првом ношения митры.

В 1990 году назначен благочинным Преображенского благочиния города Москвы.

С 1992 года - член Епархиального совета города Москвы .

29 декабря 1998 года решением Священного Синода включён в состав комиссии из трёх клириков, направленной в Екатеринбургскую епархию комиссию для изучения ситуации и рассмотрения жалоб .

19 июля 1999 года включён в состав комиссии из трёх клириков, направленной в Екатеринбургскую епархию для «завершения изучения обстоятельств возникшего конфликта и представления Священному Синоду материалов по делу участвовавших в нём клириков» .

15 декабря 2001 года на епархиальном собрании города Москвы переназначен членом Епархиального совета города Москвы .

Принимал участи в состоявшихся 17-18 мая 2004 года в Москве собеседовании членов делегации Русской Зарубежной Церкви с делегацией Московского Патриархата .

15 декабря 2004 года переизбран членом Епархиального совета города Москвы (на трёхлетний строк)

15 января 2009 года по предложению Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия (Пояркова) избран делегатом от Московской епархии от священства епархии на Поместный собор Русской православной церкви , прошедший 27-28 января 2009 года в Москве.

23 декабря 2009 года избран Епархиальным собранием города Москвы был избран членом Епархиального суда города Москвы .

29 января 2010 года в ходе первого заседания президиума Межсоборного присутствия включён в состав комиссии по вопросам богослужения и церковного искусства .

В мае 2012 года освобождён от должности благочинным Преображенского благочиния и назначен благочинным Рождественского благочиния города Москвы.

8 июля 2013 года указом Патриарха Кирилла от освобождён от должности благочинного Рождественского округа города Москвы.

Не вошёл в новый состав Межсоборного присутствия, утверждённый 23 октября 2014 года решением Священного Синода Русской православной церкви .

Награды

Напишите отзыв о статье "Ролдугин, Леонид Васильевич"

Примечания

Ссылки

на сайте Патриархия.Ru

интервью

// pravoslavie.ru , 17 августа 2007 года

Отрывок, характеризующий Ролдугин, Леонид Васильевич

Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.

После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.